Неточные совпадения
Когда дорога понеслась узким оврагом в чащу огромного заглохнувшего леса и он увидел вверху, внизу, над собой и под собой трехсотлетние дубы, трем человекам в обхват, вперемежку с пихтой, вязом и осокором, перераставшим вершину тополя, и когда на вопрос: «Чей лес?» — ему сказали: «Тентетникова»; когда, выбравшись из леса, понеслась дорога лугами, мимо осиновых рощ, молодых и старых ив и лоз, в виду тянувшихся вдали возвышений, и перелетела мостами в разных местах одну и ту же реку, оставляя ее то вправо, то влево от себя, и когда на вопрос: «Чьи луга и поемные места?» — отвечали ему: «Тентетникова»; когда поднялась потом дорога на гору и пошла по ровной возвышенности с одной стороны мимо неснятых хлебов: пшеницы,
ржи и ячменя, с другой же стороны мимо всех прежде проеханных им мест, которые все вдруг показались в картинном отдалении, и когда, постепенно темнея, входила и вошла потом дорога под тень широких развилистых дерев, разместившихся врассыпку по зеленому ковру до самой деревни, и замелькали кирченые избы
мужиков и крытые красными крышами господские строения; когда пылко забившееся сердце и без вопроса знало, куды приехало, — ощущенья, непрестанно накоплявшиеся, исторгнулись наконец почти такими словами: «Ну, не дурак ли я был доселе?
У
мужиков уже давно колосилась
рожь, высыпался овес и кустилось просо, а у него едва начинал только идти хлеб в трубку, пятка колоса еще не завязывалась.
Я стал смотреть кругом: на волнующиеся поля спелой
ржи, на темный пар, на котором кое-где виднелись соха,
мужик, лошадь с жеребенком, на верстовые столбы, заглянул даже на козлы, чтобы узнать, какой ямщик с нами едет; и еще лицо мое не просохло от слез, как мысли мои были далеко от матери, с которой я расстался, может быть, навсегда.
— Послушайте, — повторил он расстановисто, почти шепотом, — я не знаю, что такое барщина, что такое сельский труд, что значит бедный
мужик, что богатый; не знаю, что значит четверть
ржи или овса, что она стоит, в каком месяце и что сеют и жнут, как и когда продают; не знаю, богат ли я или беден, буду ли я через год сыт или буду нищий — я ничего не знаю! — заключил он с унынием, выпустив борты вицмундира и отступая от Ивана Матвеевича, — следовательно, говорите и советуйте мне, как ребенку…
Глядел и на ту картину, которую до того верно нарисовал Беловодовой, что она, по ее словам, «дурно спала ночь»: на тупую задумчивость
мужика, на грубую, медленную и тяжелую его работу — как он тянет ременную лямку, таща барку, или, затерявшись в бороздах нивы, шагает медленно, весь в поту, будто несет на руках и соху и лошадь вместе — или как беременная баба, спаленная зноем, возится с серпом во
ржи.
— Вот внук мой, Борис Павлыч! — сказала она старосте. — Что, убирают ли сено, пока горячо на дворе? Пожалуй, дожди после жары пойдут. Вот барин, настоящий барин приехал, внук мой! — говорила она
мужикам. — Ты видал ли его, Гараська? Смотри же, какой он! А это твой, что ли, теленок во
ржи, Илюшка? — спрашивала при этом, потом мимоходом заглянула на пруд.
Я знаю, сколько засевается
ржи, овса, когда что поспевает, куда и когда сплавляют хлеб, знаю, сколько лесу надо
мужику, чтоб избу построить…
— А ты послушай: ведь это все твое; я твой староста… — говорила она. Но он зевал, смотрел, какие это птицы прячутся в
рожь, как летают стрекозы, срывал васильки и пристально разглядывал
мужиков, еще пристальнее слушал деревенскую тишину, смотрел на синее небо, каким оно далеким кажется здесь.
— Мужиков-то в Владыкино бы косить надо нарядить, а баб беспременно в Игумново
рожь жать послать.
Но зато, как только выпадет первый вёдреный день, работа закипает не на шутку. Разворачиваются почерневшие валы и копны; просушиваются намокшие снопы
ржи. Ни пощады, ни льготы — никому. Ежели и двойную работу
мужик сработал, все-таки, покуда не зашло солнышко, барин с поля не спустит. Одну работу кончил — марш на другую! На то он и образцовый хозяин, чтоб про него говорили...
— И писарь богатимый… Не разберешь, кто кого богаче. Не житье им здесь, а масленица…
Мужики богатые, а земля — шуба шубой. Этого и званья нет, штобы навоз вывозить на пашню: земля-матушка сама родит. Вот какие места здесь… Крестьяны государственные, наделы у них большие, — одним елевом, пшеничники.
Рожь сеют только на продажу… Да тебе-то какая печаль? Вот привязался человек!
Вчера бог дал такого дождика, что борозду пробил; теперь земля сыренька, и с завтрашнего дня всех
мужиков погоню сеять; так извольте рассудить: с одними бабами не много нажнешь, а ржи-то осталось половина не сжатой.
— Ну, опекуном там, что ли, очень мне нужно это! — возразила ему с досадой m-me Пиколова и продолжала: — Только вы знаете, какие нынче года были:
мужики, которые побогатей были, холерой померли; пожар тоже в доме у него случился;
рожь вон все сам-друг родилась… Он в опекунской-то совет и не платил… «Из чего, говорит, мне платить-то?.. У меня вон, говорит, какие все несчастия в имении».
— Нет, не то что места, а семена, надо быть, плохи. Какая-нибудь, может,
рожь расхожая и непросеянная. Худа и обработка тоже: круглую неделю у нее
мужики на задельи стоят; когда около дому-то справить!
Но загадывать до весны далеко: как-нибудь изворачивались прежде, изворотимся и вперед. На то он и слывет в околотке умным и хозяйственным
мужиком.
Рожь не удается, овес уродится. Ежели совсем неурожайный год будет, он кого-нибудь из сыновей на фабрику пошлет, а сам в извоз уедет или дрова пилить наймется. Нужда, конечно, будет, но ведь крестьянину нужду знать никогда не лишнее.
— Во времена это происходило еще древние, старые… жил-был по деревне
мужик жаднеющий… бывало, на обухе
рожь молотить примется, зернышка не уронит; только было у него, промеж прочего другого именья, стадо овец…
В сверкающий иней одета,
Стоит, холодеет она,
И снится ей жаркое лето —
Не вся еще
рожь свезена,
Но сжата, — полегче им стало!
Возили снопы
мужики,
А Дарья картофель копала
С соседних полос у реки.
Спустившись в трюмы, бабы насыпали
рожь в мешки,
мужики, вскидывая мешки на плечи, бегом бегали по сходням на берег, а от берега к селу медленно потянулись подводы, тяжело нагруженные долгожданным хлебом.
Бабы пели песни,
мужики шутили и весело поругивались, матросы, изображая собою блюстителей порядка, покрикивали на работавших, доски сходен, прогибаясь под ногами, тяжело хлюпали по воде, а на берегу
ржали лошади, скрипели телеги и песок под их колесами…
Мужик ударил ее лаптем, но чалая лошадка была очарована серебряным звуком далекого ржанья и
заржала тоже.
Весь этот день лошади почтительно обращались с Холстомером. Но обращение Нестера было так же грубо. Чалый жеребеночек
мужика, уже подходя к табуну,
заржал, и бурая кобылка опять кокетничала.
Но чалой лошадке стало сладко и грустно, и из далеких
ржей долго еще долетали до табуна звуки начатого страстного ржанья и сердитого голоса
мужика.
Проводили
мужики лошадей, таким образом, мимо самой Настиной пуньки, и все ей было слышно, и как
мужики, едучи верхами, разговаривают, и как кони топают своими некованными копытами, и как жеребятки
ржут звонкими голосами, догоняя своих матерей.
Относительно своего имения (для преобразования которого сочинил уже план) он таким образом признается в своем неведении Ивану Матвеичу: «Я не знаю, что такое барщина, что такое сельский труд, что значит бедный
мужик, что богатый; не знаю, что значит четверть
ржи или овса, что она стоит, в каком месяце и что сеют и жнут, как и когда продают; не знаю, богат ли я, или беден, буду ли я через год сыт, или буду нищий — я ничего не знаю!..
Далее заглянул он в ригу, где несколько
мужиков обмолачивали господскую
рожь.
Пестрая ватага из женщин,
мужиков и ребят тянулась за околицу движущеюся узорчатою каймою, огибала бесконечное поле
ржи, исчезала потом за косогором, пропадала вовсе и уже спустя немалое время появлялась, как сверкающее пятно, на белевшей вдалеке церковной паперти.
Григорий махнул рукой и без дальних рассуждений пошел отхватывать по соседней
ржи. Уж начали было мелькать перед ним верхушки ветл, ограждавших барский сад, мелькнула вдалеке и колокольня, как вдруг
рожь в стороне заколыхалась, и, отколе ни возьмись, глянула сначала одна шапка, потом другая и третья; не успел Григорий присесть наземь, как уже увидел себя окруженного тремя
мужиками.
Тут стояли
мужики с возами, мельники из соседних деревень с мукою и
рожью, высовывались кое-где даже бабы; виден был и купчик с своею бородкою и коновал с своими блестящими на ременном поясе доспехами, но более всех бросался в глаза долговязый рыжий пономарь с его широкою шапкою, забрызганною восковыми крапинами, который, взгромоздившись, бог весть для чего, на высокий воз свой, выглядывал оттуда настоящею каланчою.
У вас украли 20 кулей
ржи, и из любви к порядку вы пожаловались на
мужиков губернатору и всему начальству, а на здешнее начальство пожаловались в Петербург.
— Воры, что
рожь у нас украли, нашлись, — доложил он, улыбаясь. — Вчера следователь арестовал в Пестрове трех
мужиков.
И тотчас же мне стали сниться жена, ее комната, начальник станции с ненавидящим лицом, кучи снега, пожар в театре… Приснились
мужики, вытащившие у меня из амбара двадцать кулей
ржи…
Обеспокоенный анонимным письмом и тем, что каждое утро какие-то
мужики приходили в людскую кухню и становились там на колени, и тем, что ночью из амбара вытащили двадцать кулей
ржи, сломав предварительно стену, и общим тяжелым настроением, которое поддерживалось разговорами, газетами и дурною погодой, — обеспокоенный всем этим, я работал вяло и неуспешно.
— Какое, друг сердечный, одинокий! — возразил Сергеич: — Родом-то, видно, из кустовой
ржи. Было в избе всякого колосья — и
мужиков и девья: пятерых дочек одних возвел, да чужой человек пенья копать увел, в замужества, значит, роздал — да! Двух было сыновьев возрастил, да и тем что-то мало себе угодил. За грехи наши, видно, бог нас наказывает. Иов праведный был, да и на того бог посылал испытанье; а нам, окаянным, еще мало, что по ребрам попало — да!
2-й
мужик. Недаром говорится: дай за поросенка грош, посади в
рожь, он и будет хорош.
Захар тоже, хотя не так скоро и не сказав ничего, но приподнял шапку и поклонился. Оба
мужика повели лошадей назад. Меринок горбуна, кажется, был рад не менее своего хозяина, избежав необходимости везти; он вдруг
заржал и лягнул задом.
А какая тут могила! По деревне стоном стоят голоса… После праздника весенние хлопоты подоспели: кто борону вяжет, кто соху чинит, кто в кузнице сошник либо полицу перековывает — пахота не за горами… Не налюбуются пахари на изумрудную зелень, пробившуюся на озимых полях. «Поднимайся,
рожь зеленая, охрани тебя, матушку, Небесный Царь!.. Уроди, Господи, крещеным людям вдоволь хлебушка!..» — молят
мужики.
Взговорит ли Вольга таковы слова:
«А и как тя,
мужик, звать по имени —
Величать тебя как по изотчеству!»
Говорит ли
мужик таковы слова:
«А я
ржи напашу, во скирды сложу,
Домой выволоку, дома вымолочу.
*
Если крепче жмут,
То сильней орешь.
Мужику одно:
Не топтали б
рожь.
А как пошла по ней
Тут рать Деникина —
В сотни верст легла
Прямо в никь она.
Над такой бедой
В стане белых
ржут.
Валят сельский скот
И под водку жрут.
Мнут крестьянских жен,
Девок лапают.
«Так и надо вам,
Сиволапые!
Ты,
мужик, прохвост!
Сволочь, бестия!
Отплати-кось нам
За поместия.
Отплати за то,
Что ты вешал знать.
Эй, в кнуты их всех,
Растакую мать...
*
Ой ты, синяя сирень,
Голубой палисад!
На родимой стороне
Никто жить не рад.
Опустели огороды,
Хаты брошены,
Заливные луга
Не покошены.
И примят овес,
И прибита
рожь. —
Где ж теперь,
мужик,
Ты приют найдешь?
И всем это казалось очень забавным: люди с воображением представляли себе — как там у него
мужики придут к амбару, где ссыпана
рожь, моканная в навозной жиже, и понюхают они, чем пахнет, и увидят, что
рожь есть, а есть ее нельзя… Вот и смех! не правда ли? — вот они и пойдут прочь и «как-нибудь перебьются».
Оплетение же заключалось в том, что яровая
рожь, припасенная на семя, была «припоганена» посредством замачиванья ее в навозной жиже и что теперь за эту
рожь уже бояться нечего, так как
мужики ее, «поганую» от мочки в навозе, на снедь уже не украдут.
Мужики отвечали: «Может, и правда!» А сами подумали: «Верно, брешет, — верно, что-нибудь крутит, шишимора!» — однако поехали и яровую
рожь привезли.
Голодный год прошел: злаки взошли, и люди и животные стали сыты. Хлеб созрел необыкновенно рано. В половине июня
мужики уже парили в горшках
рожь и ели ее немолотую, а к Петрову дню пекли «новый хлеб».
Впрочем, на этот раз отец мой имел удачу: он успокоил майора и уговорил его побывать у губернатора, но не сильно жаловаться и лучше простить
мужиков, не разыскивая, кто из них «полопал» припоганенную
рожь.
И многозначащее ржанье грустно и молодо отозвалось низом и полем и издалека донеслось до чалой лошадки. Она подняла уши и остановилась. Она была очарована серебряным звуком далекого ржанья и
заржала тоже. Пахавший
мужик рассердился, дернул ее вожжами и так ударил лаптем по брюху, что она не успела докончить своего ржанья и пошла дальше. Но чалой лошадке стало сладко и грустно, и из далеких
ржей долго еще долетали до табуна звуки начатого страстного ржанья и сердитого голоса
мужика.
Мужик, с полным мешком за плечами, шел по тропинке через
рожь.
Встречные
мужики кланялись ей, коляска мягко шуршала, из-под колес валили облака пыли, уносимые ветром на золотистую
рожь, и княгине казалось, что ее тело качается не на подушках коляски, а на облаках, и что сама она похожа на легкое, прозрачное облачко…
Ношу пакеты, повестки, окладные листы, письма, бланки разные, ведомости, и, значит, господин хороший, ваше высокоблагородие, нынче такие бланки пошли, чтобы цифри записывать, — желтые, белые, красные, — и всякий барин, или батька, или богатый
мужик беспременно записать должен раз десять в год, сколько у него посеяно и убрано, сколько у него четвертей или пудов
ржи, сколько овса, сена и какая, значит, погода и разные там насекомые.
— Сейчас побранилась с мамой… Зимой
мужики взяли у нас хлеба под отработку, вязать
рожь. По два рубля считая за десятину. А теперь объявили, что за десятину они кладут по два с полтиной: пусть им доплатит мама, а то не вышлют баб вязать. Почувствовали свою силу. Мама хочет уступить, находит, что выгоднее. А по-моему, это трусость. Скверная, поганая трусость!.. Как и в этом тоже: мама потихоньку продает имение и боится сказать об этом
мужикам.
— Чем мы жертвуем! И вы можете это спрашивать! Да что же вы думаете,
мужик нашей партии слеп, что ли? Не видит он, что рядом с его куриным клочком тянутся тысячи десятин графских и монастырских земель? Ведь куда приятнее поделить меж собой эти земли, чем ехать на край света и ковырять мерзлую глину, где посеешь
рожь, а родится клюква. А
мужик нашей партии говорит: ну что ж! И поедем! Или тут будем землю грызть. Зато смирно сидим, начальство радуем, порядка не нарушаем… Разве же это не жертва?!